Кроме того, жителей города, в основном женщин, как тогда говорили, "гоняли" чистить от снега аэродром. Мама это делала несколько раз. Валенок или сапог у нее не было, и она ходила на расчистку заносов в ботиночках. Приходила домой промокшая и замерзшая далеко заполночь.
Заработанная на разгрузке вагонов мука была очень большим подспорьем, т.к. по карточкам выдавали только хлеб (черный хлеб), больше никаких продуктов по карточкам не выдавали. Особенно тяжело было в первую зиму. Мы с мамой питались отдельно от всех остальных. Обычно мама приносила нам с работы свою порцию какой-нибудь каши, которую им давали на обед в столовой. Иногда нам с сестрой давали на ужин по одной картошине. Еще на день приходилось по 300 грамм хлеба на иждивенцев и по 400 г. на служащих.
В первый год у нас еще была корова, которая зимой пала от бескормицы, но я почему-то не помню, чтобы мы пили молоко."
Л.П.: "Так она в последнее время давала всего по стакану молока в день, им забеливали похлебку"
Т.П.: "Еще почему-то не помню зимние улицы. Похоже, что зимой мы практически не гуляли, зато летом проводили на улице весь день с утра до вечера.
Есть хотелось постоянно. Картошку мы варили в мундире, тщательно вымыв. Картофельные очистки не выбрасывались, а подсушивались, растирались в муку и как-то употреблялись в пищу. (нам этого кушанья не давали). На следующее лето (это уже 1942 год) засадили большой огород около дома, где росло все. Кроме того жители нашей половины города (Селиваново) имели участки для посадки картошки в поле и участки поливные около реки для посадки капусты. Помню, мы всей семьей сажали картошку, потом ходили окучивать и, наконец, убирали ее, сжигали ботву и в этих кострах пекли картошку. Собранную картошку в мешках на ручной тележке отвозили домой, высушивали, рассыпав на полу в сенях, а потом убирали в подпол на хранение. Глубокой осенью рубили и квасили капусту.
Ранней весной мы ели всякую зелень (щавель, столбцы и т.д.). Летом промышляли на огороде. Нам это разрешалось.
Моя уже 13-летняя двоюродная сестра собирала в реке ракушки. Взрослые их, сварив, ели, нам ракушек не давали. Нам для игры в углу двора была целая груда створок от ракушек (куча в полметра высотой и диаметром метра в четыре).
Еще помню ритуал стирки белья. Мыла никакого не было. Белье закладывали в чугун, прикрывали тряпочкой, заливали водой и сверху засыпали золу, выгребенную из печки. (Это называлось "стирать с щелоком"). После этого чугун задвигался в русскую печь, и там белье кипятили. Прокипяченное белье отстирывали, затем несли на реку, где его прополаскивали.
На вторую военную зиму (в 1942-1943 году) бабушка ослабла и слегла. Мы были дома предоставлены сами себе. Однажды к нам в дом зашла мамина подруга детства, учительница. Она увидела, что бабушка лежит на печке, а мы одни, и похлопотала о том, чтобы нас приняли в детский сад. Примерно полгода (а сестра год) я ходила в местный детский сад. Конечно, в саду было сытнее, но мне там не нравилось, я себя там чувствовала неуютно. А сестра всегда приходила из сада домой и с восторгом рассказывала, что там было.
Примерно к этому времени относятся мои воспоминания о том, что у нас были вши.
Осенью 1943 года нас несколько человек из сада проводили в школу (это была первая ступень, там учились дети с 1-го по 4-й класс, старшие учились в другой школе).
Этой же осенью умерла бабушка.
В конце 1943 года было разрешено возвращаться в Москву, и мы уехали из эвакуации. В Москве я поступила в школу. Единственное яркое воспоминание, относящееся к этому времени - салюты, которые гремели над Москвой, казалось, каждый день, и мы неизменно выбегали на улицу смотреть эти салюты."
Л.П.: "В конце 43 года мы вернулись из эвакуации в Москву и Победу встретили в Москве. Узнали мы о ней глубокой ночью: мы проснулись от отчаянной стрельбы.
В испуге и недоумении мы выскочили на улицу и узнали о том, что война кончилась. На следующий день был праздничный салют. Салютам мы всегда радовались и ждали их, мальчишки лазили на крышу смотреть салют. Одна из батаре всегда стояла в парке Красная Пресня, близ которого мы жили. И видно, и слышно было хорошо. Но такого салюта, как был в тот день, я не помню. Залпы звучали непрерывно, гроздья фейерверка не успевали погаснуть, как появлялись новые, а по всему горизонту лучи прожекторов то сходились в одной точке, в зените, и замирали неподвижно, то начинали бегать по кругу. У меня осталось ощущение счастья и радостного подъема."
В.П.: "Мне тогда было почти 17 лет. 8 мая 1945 года поздно вечером по радио было передано сообщение о капитуляции фашистской Германии. 9 мая 1945 года было объявлено праздником - Днем Победы. Я жил тогда в центре Москвы и после сообщения 8 мая быстро вышел через улицу Герцена на Манежную площадь, которая стихийно заполнилась ликующей толпой народа, в основном молодежи. Все люди пели песни, танцевали и поздравляли всех с окончанием войны. Поздравляли с победой американцев, которые вышли на балкон посольства США на Манежной площади. Народное ликование продолжалось далеко за полночь.
На другой день, 9 мая, вечером я пошел смотреть салют Победы вместе с приятелем Виктором. Мы вышли из дома за час до начала салюта в направлении Каменного моста, откуда хорошо виден Кремль. Нам удалось пройти на середину Каменного моста. Ко времени салюта в 9 часов вечера весь мост был заполнен людьми. Салют Победы был дан тридцатью залпами, в небо устремились тысячи ракет. Над Кремлем был поднят большой портрет Сталина, освещенный прожекторами. Это был исключительно красивый, незабываемый салют. По окончании салюта в радостном настроении все расходились домой.
Для меня день Победы был долгожданным, но вместе с тем грустным днем: ведь мой отец погиб на фронте в 1942 году во имя Победы."
